6 июля 1862 г.

Были у Колара; как взошли, сейчас заговорил по-русски, говорит очень хорошо, и человек прекраснейший, милый; до него были в монастыре, или, как после оказалось, в духовной семинарии; полон собор молодых людей, будущих ксендзов; мы уже пришли к концу и ничего не видели, хотели слышать орган, но он издавал последние скрипящие и кричащие ноты; внутренность собора безвкусна. Оттуда попали в собор крестоносцев (здесь много разных религиозных орденов), тут застали в полном разгаре торжественную обедню; мы думали, что какой-нибудь праздник, оказалось, что воскресенье, а мы позабыли. Пение и орган, как обыкновенно у католиков, хороши, но эти проклятые ксендзы постоянно торчат на виду, и то присядут, то нагнутся, и сразу человек 7—8, нет, у нас лучше, греки были умнее, там все действие происходит в закрытом алтаре, и попы не надоедают. Пение же наше, особенно хороший хор, и Бортнянский [Бортнянский Дмитрий Степанович (1751—1825) — композитор, мастер хорового письма, автор церковных песнопений.] зашибет и орган и скрипки. Внутренность собора напомнила чрезвычайно наши соборы — такое же безвкусие в употреблении образов и золота, а здесь еще скульптуры. Скульптурные произведения здесь все на один лад, художники хотели постоянно придать больше грации и выражения, и обыкновенно вещь исковеркана без пощады. [...] Колар повел нас в Пражский музей [На полях этой и следующей страницы приписка Шишкина: “и Колар за время их пребывания не оставлял их и показывал им все местные достопримечательности. Они [осматривали] и галереи, и соборы, где И.И. заслушивался иногда органа, и народные гулянья. И.И. подробно описывает освящ[ение] — праздник знамени чешских певцов и гимнастов. Колар же их знакомил с чехами, говорящими по-русски — большей частью литераторами и переводчиками. Ввел их в чешские клубы”.] и хотел показать преимущественно чешских художников, но на беду их оказалось очень мало, но и то из них есть довольно порядочные. Из Мюнхена Вольц [Вольц Бертольд (1829—1896) — немецкий живописец. Жанрист и портретист.] — коровы стоят у водопоя, великолепная вещь; коровы довольно большие на первом плане и потом теряются вдали, при этом воздух чудный, облачный и ярко освещен солнцем. Освальд Ахенбах недурен — белая каменная стена и по бокам деревья, особенно стена чертовски хороша; деревья просто мазаны, но ловко — и все-таки это бестолочь, есть еще кое-что порядочное, а остальное все старье и безобразие. Оттуда пошли обедать на остров посреди реки, куда проходит новый цепной мост, там Колар познакомил нас со многими чехами, народ все прекрасный и охотно говорят по-русски. Оттуда поехали за город на народное чешское гулянье верст за 8 от Праги. Дорога туда и места там невзрачные, голые, есть скалы, из которых жгут известку. Гулянье называется св. Прокопа; народу было много всякого звания; крестьянки здешние одеваются очень хорошо и не без вкуса, самое же гулянье состоит в питье пива и танцах под шарманку молодежи, также много поют патриотических песен, тут на горе церковь и пещера св. Прокопья, дорога вверх очень живописна; мы там пробыли часов 5, но время провели довольно скучно. Жара была нестерпимая, а наши ноги в тоненьких сапожках сильно чувствовали каждый богемский камешек. Возвращаясь оттуда, на половине дороги зашли в гостиницу пить пиво, и Осип Иванович Колар познакомил нас с чехом Вавра [Вавра Эммануил (1839—?) — переводчик. Брат известного чешского политического деятеля и публициста, принимавшего активное участие в борьбе чехов с австрийским правительством.], который перевел Обломова и еще несколько русских вещей на чешский язык и, как говорят, хорошо; тут же узнали, что Колар тоже перевел Кольцова и Некрасова и в восторге от них. Колар профессор чешской гимназии, читает словесность и естественные науки, человек молодой, очень хороший господин и хорош собою, высокий брюнет, прост, умен и добр. Были в чешском клубе, или, как они называются, “беседа”: помещение довольно большое, но народа по случаю праздника и лета мало. Пили там отвратительный русский чай. Там [Вверху приписка Шишкина “они”.] познакомились с русским музыкантом, скрипачом, человеком, кажется, недалеким и каким-то нахалом, словом, не художником; оказывается, что он служил когда-то на Кавказе, это и на лице у него написано — тип нашего солдата; ищет, где более русских, туда и едет давать концерты и, говорят, успешно. Он, как мы узнали, живет в одной с нами гостинице, и из клуба пошли вместе, зашли к нему, и он сыграл несколько вещей прекрасно, техника в руках чертовская; это было в полночь, окно номера было открыто, и на улице собралась многочисленная толпа — аплодировали и кричали браво, что ему очень польстило; он нам прочел из немецких газет похвалу о нем, но все-таки я остаюсь того мнения, что он очень недалек и не музыкант, а отменный техник, играет с вычурной мимикой, но музыка скрипичная хороша — я в первый раз слышу такую скрипку; в это же время начиналась другая музыка — гораздо посильнее и повпечатлительнее; ночь темная, и по временам начала вспыхивать молния [На полях приписка Шишкина “мгновенное освещение”.] очаровательным светом, наш музыкант смолк, и мы стали смотреть в окно — к тому времени там наверху собрался целый [Это слово написано Шишкиным поверх зачеркнутого “ночной”.] великолепнейший концерт света и звуков; гроза, молния зажигает все небо, гром сначала был слышен вдали басовитыми нотами, потом ближе и ближе грохочет, удары, дождь, свист ветра и град — концерт небесный показал свою величественную силу и удалился, оставив по себе самое приятное впечатление. [...] тебя могучая гроза долго буду помнить!