Скверная история
И. И. Шишкин к И. В. Волковскому от 29.03.1864 г.
Цюрих. 29 марта 1864
Любезнейший Волкач,
Этакая скверная история с моим отчетом и фотографиями.
Я здесь в почтамте спрашивал, и мне показали книгу, из которой видно, что пакет отправлен 7 марта по здешнему стилю, конечно, и через неделю только могут известить о том, где пакет и получен ли. А до тех пор ничего не поделаешь. Адресован он был в контору Академии, не франкированный, ибо не знают что стоит (подлецы, к слову сказать), а ведь скверная вещь. Время идет, и я не знаю ничего и придется еще долго ждать.
Ты, брат, пишешь только как раз на мои вопросы. Ну что бы сказать что-нибудь об отчетах пенсионеров и какие при них фотографии и прочее. Лентяй, брат, ты писать. Конечно, вы уже там знаете и оплакиваете величайшего из художников, Калама, он помер. Но ведь это так только, он для блезиру помер, а он жить будет вечно. Великий художник был, теперь едва ли найдется подобный, хороших писак много, что и говорить, да таких воротил, как Калямка, нет и не будет... по крайней мере долго, долго...
Черт знает, последнее время при его жизни все, и я в том числе, как-то забыли его и даже поругивали частенько, и теперь, как нет уже его более на свете, так он и воскрес в своих великих трудах. Теперь каждая его литография кажется еще великолепнее, нежели прежде. Да, не скоро еще наживет мир себе такого туза, на котором ездило и ездит такое множество двоек и шестерок, даже и не козырных — и многие, многие личн[ости] еще будут ездить.
Что теперь делают Джогин и Гине, что они работают? Передай им поклон, не забудь также и Анны Гавриловны, зачем ты ее зовешь Анной Семеновной? Я уже не раз встречаю у тебя эту ошибку. Вертелось было несколько вопросов, да забыл теперь. Да к тому же у меня трещит башка страшно. Не было печали, да черти накачали. Вот уже три недели, как болит голова, не переставая, каждый день, черт знает что такое. Завтра иду к доктору. Должен су[кин] с[ын] вылечить — ведь немец. Что делается со статьей Подъячева и нарисовал ли ты рисунки? (? второй раз). Где ты пишешь зиму? Давай бог тебе успеха. Я с Коллером поругался и теперь больше не работаю у него, а работаю дома — конечно, будет следовать вопрос, почему и зачем, потому что он все-таки немец, а главное, никому не советую быть у кого-нибудь под началом, т.е. работать в чужой мастерской — он эдак, ты так, он так, а ты эдак. Это постоянно было, но наконец не выдержал и поругался [...]
Я там настроил и других учеников. Ругают его и некоторые тоже оставляют его. Революция, сударь ты мой. Прощай, кланяйся всем и не ругай, что скверно пишу, болит очень голова.
Ах, черт возьми, скверная история с моим отчетом. Это почти всегда, человек, который отправляет сотни посылок, и никогда этого не случается, а я в кои-то веки собрался и попал. Прощай.
Твой И.Шиш[кин].
Прилагается при сем карточка моя, я бы хотел ее дать Джогину, если только он соблаговолит принять и не сочтет это навязчивостью, а взамен прошу его карточку, а если можно, то и две или одну с двумя. Очень было бы приятно, и буду ему весьма благодарен. Передай же ему от меня мою просьбу. А где Григорий Николаевич Потанин1? Тоже спроси у Джогина, и пишет ли он ему. Письмо это не франкирую. Нет марок, а у тебя, наверное, найдется двугривенный.
1 Потанин Григорий Николаевич (1835—1920) — известный географ, этнограф, публицист и фольклорист. Путешественник и исследователь Сибири и Центральной Азии. Был вольнослушателем на естественно-историческом отделении Петербургского университета (1859—1862). С 1859 г. занимался в вечерних классах Академии художеств. В 1860 г. Потанин вместе с Шишкиным ездил на остров Валаам.
 Численность населения России |  Утро в сосновом лесу (фрагмент) |  Утро в сосновом лесу (фрагмент) |