22 мая 1862 г. Дрезденская галерея.

Осмотреть враз и к тому пробежать скоро нет возможности, так как галерея большая и по большей части старый хлам громадных размеров. Великолепные Вандики, Рубенсы, Мурильо, Вуверманы, Рюисдали и пр. пересыпаны этим хламом, исторической пылью. Знаменитая Мадонна не произвела на меня никакого впечатления, очень понравился Спаситель и божья матерь, но этот поп и внизу умиленная Варвара тут совершенно лишние. [Имеется в виду “Сикстинская мадонна” (1515—1519) Рафаэля Санти. В дневнике речь идет об изображенных на картине папе Сиксте IV и св. Варваре, о которых и Крамской писал в 1869 г., что они “только мешают, развлекая внимание, и портят впечатление” (письмо С.Н.Крамской от 19 ноября 1869 г. в кн.: И.Н.Крамской. Письма, статьи, т. 1. М., 1965, с. 80).] Просидели перед ней почти полчаса, силились всмотреться, но, увы! Душа наша не откликнулась! И нашли же мы время заметить на ней раму — действительно, немцы удрали штуку, — они ее вделали в киот совершенно как образ, недостает только лампады с сотнею свечей. Поставлена она в отдельной комнате; вообще Мадонна вещь действительно серьезная и чувствуются в ней достоинства, которых, быть может, мы и не понимаем. Мадонна Мурильо также очень хороша. Мне она еще больше нравится, тут видим больше естественности, как будто правды, но и написана великолепно, по-мурильевски. Есть там еще одна чисто немецкая драгоценность — это Мадонна Гольбейна, [В дневнике речь идет о находящейся в Дрезденской галерее копии, исполненной около 1537 г. Бартоломеусом Самбургом с картины Гольбейна “Мадонна базельского бургомистра Якоба Мейера цум Газен” (1528—1530). Оригинал находится в Дармштадте.] — ну это просто византийщина, и киот у нее нелепее, чем у Рафаэля. Вот и все; право, как-то тяжело не только видеть, даже говорить о том, к чему не лежит сердце, все это как-то дряхло, старо, на подмостках или разных ходулях. Только и отдыхаешь на таких господах, как Вандик, Рембрандт, Бергем [Берхем Клаас Питерс (1620—1683) — голландский живописец. Жанрист и пейзажист.] (даже и Рюисдаль нам не понравился), Остад Нагари [Шишкин, по-видимому, имеет в виду Нагари Джузеппе (1699—1763) — итальянского живописца. В Дрезденской галерее находятся его произведения: “Скупец” и “Ученый”.] — его великолепные головы стариков ничуть не уступают первым художникам, хотя он и мало известен. В галерее мы встретили архитектора Попова [Попов Александр Петрович (1828—?) — архитектор. Учился в Академии художеств. В 1860 г. получил звание классного художника первой степени, в 1870 г. — академика. С 1862 г. — пенсионер Академии.] со слепым пр[офессором] Тоном [Тон Константин Андреевич (1794—1881) — архитектор. С 1843 г. — профессор первой степени, с 1854 г. — ректор Академии художеств по архитектуре и заслуженный профессор.] и Писемского [Писемский Алексей Феофилактович (1821—1881) — писатель.], который до того утомился, что страшно пыхтел; он говорит, что ему ничего не нравится, и Эрмитаж наш в сто раз богаче. Посетителей в галерее много, здание хорошо.

Академия художеств — первое, что снаружи она очень, очень бедна; бедна и внутри, правда, что не все и видели, только четыре первых класса; рисуют, как нам показалось, хорошо, лучше, чем в Берлине, а метода одна и та же — каждый рисует с отдельного гипса, большая часть рисунков в величину статуй; рисуют на мольбертах, стоя, но конопатка сильно в ходу; число учеников невелико. Проходя небольшую комнату с невысокими шкапами у стен, круглым столом посредине с несколькими стульями ветхого свойства, нам сказали, что это библиотека и конференц-зал Академии. Хотели посмотреть натурный класс, куда много и спешно шли ученики, но нас туда не пустили; немец, который нас водил (кастелян, помощник чего-то или кого-то), торжественно объявил, что там стоит голая натура — так мы с тем и ушли. Сегодня также ходили с Якоби рисовать, но безуспешно, немецкий пейзаж слишком непривлекателен и почти до омерзения расчищен.

Вчера мы были на знаменитой террасе, слушали музыку за 5 зиль[берн] грошей, музыка очень недурна, музыка здесь слышна нередко, конечно военная, каждый день гоняют по городу солдат с музыкой, чтоб и им было нескучно и чтоб немцы-либералы боялись, а то восстанут “не только против бога, но и против своего короля”, как нам объясняли. Терраса — место очень хорошенькое, т.е. возвышение, откуда вид на город и вверх и вниз по Эльбе, самая же терраса обсажена густо деревьями; конечно, обстриженными и приглаженными — что очень гадко. [На полях приписка Шишкина: “Далее идет описание Брюлевой террасы, Эльбы, встреченных русских”. Речь идет о “Террасе Брюля” — набережной на берегу Эльбы, в центре Дрездена, превращенной в XVIII в. в большой сад (бывший его владелец — граф Брюль).] Закат был здесь великолепный, все общество наслаждалось, кроме одного господина — старого знакомого Якоби, приехавшего из Парижа; он первый раз за границей и ничего больше не видит, кроме дамских тряпок — разговор его постоянно о том, что в Париже все носят шляпы, или о том, где лучше чистят сапоги — здесь или в Вене. Богатый молодой человек, помещик, но пустее и глупее его я редко встречал.